Роман «Евгений Онегин» в восприятии читателей — современников Пушкина

А. С. Пушкин. Роман в стихах «Евгений Онегин», 3-е изд. СПб., 1837

«Самое задушевное произведение Пушкина» семь лет оставалось в центре творческой жизни поэта, приносило ему радости и огорчения.

Работу над романом он начал в Кишиневе в 1823 году. Друзьям о своем новом произведении долго не сообщал, первые намеки появились после того, как была написана половина второй главы. Первое упоминание встречается в письме П. А. Вяземскому 4 ноября 1823 года: «Что касается до моих занятий, я теперь пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница. В роде Дон-Жуана — о печати и думать нечего; пишу спустя рукава». Затем 16 ноября сообщает А. А. Дельвигу: «Пишу теперь новую поэму… Бог знает когда и мы прочитаем ее вместе», а 1 декабря делится новостью с А. И. Тургеневым: «…а я на досуге пишу новую поэму… Две песни уже готовы».

Находясь в Михайловском, поэт переписал набело первую главу и отправил ее с братом в Петербург. Рукопись читал В. А. Жуковский, так как писал Пушкину в Михайловское еще до выхода из печати 1 главы: «Читал Онегина и Разговор, служащий ему предисловием: несравненно! По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе». Рукопись прочитал и П. А Плетнев: «Онегин твой будет карманным зеркалом петербургской молодёжи. Какая прелесть! …Если ты в этой главе без всякого почти действия так летишь и влечешь, то я не умею вообразить, что выйдет после» (22 января 1825 г.)

П. П.Соколов. Иллюстрация к роману «Евгений Онегин». 1850-1860 гг.

Первая глава романа появилась в продаже в середине февраля 1825 года. П. А. Катенин «с отменным удовольствием проглотил г-на Евгения (как по отчеству?) Онегина», о чем 9 мая 1825 года сообщил Пушкину: «Кроме прелестных стихов, я нашел тут тебя самого, твой разговор, твою веселость …» А генерал-губернатор Петербурга граф М.А. Милорадович, который в ту пору ухаживал за балериной Е. А. Телешовой, заказал разным поэтам стихотворения в ее честь и потребовал, чтоб они были похожи на строки об Истоминой в «Евгении Онегине».

Не все друзья приняли роман. После выхода в свет первой главы завязалась полемика с А. А. Бестужевым и К. Ф. Рылеевым; последний ставил роман «ниже Бахчисарайского Фонтана и Кавказского Пленника». Они не принимали Онегина как современного героя, считали сюжет банальным. Бестужев писал Пушкину 9 марта 1825 года: «Я вижу франта, который душой и телом предан моде — вижу человека, которых тысячи встречаю на яву, ибо самая холодность и мизантропия и странность теперь в числе туалетных приборов. <…> Не думай однако ж, что мне не нравится твой Онегин, напротив. Вся ее мечтательная часть прелестна, но в этой части я не вижу уже Онегина, а только тебя».

Д. Н. Кардовский. Евгений Онегин. Иллюстрация Онегин. 1909 г. Бумага, итальянский карандаш

Пушкин понимал, что убеждать оппонентов бесполезно, но не мог и согласиться с ними. А. А. Бестужеву он отвечал: «Всё-таки ты не прав, всё-таки ты смотришь на Онегина не с той точки, всё-таки он лучшее произведение мое. Ты сравниваешь первую главу с Дон Жуаном. — Никто более меня не уважает Дон Жуана… но в нем ничего нет общего с Онегиным» (24 марта 1825 г.).

Каждая последующая глава выходила отдельным изданием. Друзья, знакомые с интересом читали их, многие в письмах выражали поэту свой восторг: «Наконец достал я и прочел вторую песнь Онегина, и вообще весьма доволен ею…» (П. А. Катенин 16 марта 1826 г.); «Я прочел 2-ую песнь „Евгения Онегина“; это прелестно…» (И. И. Козлов 31 мая 1825 г.).

Многих восхищал «слог блестящий, точный и свободный!», они сравнивали роман с «живой и непринужденной кистью» Рафаэля. Прочитав 4-ю главу, отмечали «наблюдательность, остроту, знание человеческого сердца». В. К. Кюхельбекер в «Дневнике» так отозвался о 8-й главе: «…в ней много чувства; несколько раз слезы навертывались у меня на глазах, — нет, тут не одно искусство, тут сердце, тут душа!» Но были и те, кто ожидал от романа другого. Так, Н. М. Языков в письме к брату А. М. Языкову сетовал: «Онегин мне очень, очень не понравился: думаю, что это самое худое из произведений Пушкина».

М. Е. Малышев. Иллюстрация к роману «Евгений Онегин». 1887 г.

В журналах появилось немало критических статей. Первые главы критика встретила благосклонно: «Рассказ превосходен: везде видна непринужденность, веселость, чувство и картинная Поэзия… Стихосложение – превосходно» (А. Е Измайлов). Безоговорочно принял роман Н. А. Полевой: «Онегин не скопирован с Французского или Английского, мы видим свое, слышим свои родные поговорки, смотрим на свои причуды, которых все мы не чужды были некогда».

В оценке третьей главы критика проявила редкое единодушие, не было высказано ни одного отрицательного отзыва. Князь П. Шаликов восторженно восклицал: «Где, когда и как Пушкин мог приобрести такое опытное познание сердца человеческого? <…> Кто ему дал искусство — одним очерком ясно представлять характеры с их отдаленным развитием…» Ф. Булгарин писал в «Северной пчеле»: «Сия третья глава конечно уступит двум предшествовавшим в богатстве и разнообразии картин, зато более нравится сердцу и придает занимательность целому: в ней описывается любовь Татьяны к Онегину».

1827-й год — вершина литературного и коммерческого успеха романа.

В конце марта 1828 года вышла из печати 6-я глава, она вызвала бурную реакцию со стороны читателей и критиков. Мнения разделились. Критики «Северной пчелы», «Сына Отечества» продолжали восхищаться романом. Резкое, критическое замечание высказал рецензент журнала «Атеней» М. А. Дмитриев. Его возмущение вызывали герои романа и их поступки: «Нет характеров: нет и действия. Легкомысленная только любовь Татьяны оживляет все». Критик обвинил автора в «говорливости», объявил лишними все лирические отступления, предлагая «покороче познакомить нас с подробностями жития своего».

М. Е. Малышев Михаил Егорович. Иллюстрация к роману «Евгений Онегин». 1887 г.

По воспоминаниям А. О. Смирновой-Россет, П. А. Плетнев читал «Онегина» своим воспитанницам Института благородных девиц, и те были шокированы упоминанием в первой главе романа принадлежностей мужского туалета («панталоны, фрак, жилет…»), заявив: «Какой, однако, Пушкин индеса» (т. е. неприличный). А московский митрополит Филарет пожаловался шефу жандармов А. Х. Бенкендорфу на строчку из 7-й главы: «И стаи галок на крестах», о чем А. В. Никитенко записал в своем дневнике: «Здесь Филарет нашел оскорбление святыни. Цензор, которого призвали к ответу по этому поводу, сказал, что „галки, сколько ему известно, действительно садятся на крестах московских церквей, но что, по его мнению, виноват здесь более всего московский полицмейстер, допускающий это, а не поэт и цензор“. Бенкендорф отвечал учтиво Филарету, что это дело не стоит того, чтобы в него вмешивалась такая почтенная духовная особа».

Некоторые читатели возмущались тем, что крестьянскую девушку автор назвал девой («в избушке, распевая, дева прядет…»), а дворянских барышень — девчонками («Какая радость: будет бал! Девчонки прыгают заране…»).

Н. А. Бестужев. Портрет А. А. Бестужева-Марлинского. 1828-1829 гг.

Настоящая критическая буря разразилась в 1830 году, после того как вышла в свет 7-я глава. «Мы сперва подумали, что это мистификация, просто шутка или пародия <…> ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования. <…> Совершенное падение» (Ф. В. Булгарин); 7-я глава «ни содержанием, ни языком не блистательна» (журнал «Галатея»); «„Онегин“ есть собрание отдельных бессвязных заметок и мыслей о том о сем, вставленных в одну раму…» (Н. А. Полевой)

Е. А. Баратынский по поводу разности суждений тонко заметил: «Каждый… толкует по-своему: одни хвалят, другие бранят, и все читают». И действительно, публика читала «Онегина» с увлечением, о чем свидетельствует рецензия в «Дамском журнале»: роман «в руках у каждого образованного читателя, каждого светского человека и на письменном столике каждого литератора… и следовательно, все уже судят и рядят о „Евгении Онегине“».

Начиная работу в 1823 году, Пушкин не знал, как будет развиваться сюжет романа. Не сразу определился и с жанром нового произведения. В дружеской переписке он называл «Онегина» поэмой, «пестрыми строфами романтической поэмы», «большим стихотворением», и лишь в ходе работы определился с жанровой формой «свободного романа». Фабула и сюжет не фиксировались предварительным планом, а читатели «бились об заклад», что смогут «отгадать все будущие решения Онегина, как станет он действовать в тех или других обстоятельствах», беспокоились о будущем героев, спорили о том, как сложатся их судьбы. Особенно волновались о судьбе Татьяны, даже просили поэта позаботиться о ней и устроить ее получше. П. А. Вяземский писал В. Ф. Вяземской: «…были мы с Пушкиным у Прасковьи Андреевны Голицыной… Она очень забавно говорила Пушкину о его Онегине и заклинала его не выдавать замуж Татьяну за другого, а разве за Евгения, и входила в эти семейные дела со всем жаром и нежною заботливостью доброй родственницы…» (12 мая 1828 г.). Позже Вяземский иначе передавал этот разговор: «… княгиня Голицына… однажды спросила Пушкина: „Что думаете вы сделать с Татьяною? Умоляю вас, устройте хорошенько участь ее“. — „Будьте покойны, княгиня, — отвечал он, смеясь, — выдам ее замуж за генерал-адъютанта“. — „Вот и прекрасно, — сказала княгиня. — Благодарю».

Неизвестный художник. Портрет К. Ф. Рылеева. 1-ая половина XIX в.

Многое в этом произведении для читателя было в новинку. Необычной была «диалогическая форма» нового сочинения: автор непринужденно беседует с читателями, уже в начале 1-й главы называя их «друзья Людмилы и Руслана».

В то время, когда Пушкин приступил к работе над романом, большое поэтическое произведение полагалось начинать торжественным вступлением, а он начинает свой роман в стихах совсем иначе, безо всякого вступления — размышлениями героя. Более того, начинает строчкой, в которой каждый современник угадывал басню Крылова «Осел и мужик»:

Осел был самых четных правил…

Впрочем, Пушкин отдал дань традиции, но вступление к роману поместил в конце седьмой главы:

Пою приятеля младого
И множество его причуд.
Благослови мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!

Современников занимал вопрос, кто является прототипами главных героев, кто скрывается под именами Онегина, Ленского, сестер Лариных, не верили что это вымышленные герои. Если в романе присутствуют Вяземский, Катенин, значит должны быть и реальные Онегин, Ленский, Татьяна, Ольга.

Пушкин в какой-то мере сам создавал легенды, версии, роняя слова, намеки, фразы. Князю Н. Б. Голицыну он писал: «Как я завидую вашему прекрасному крымскому климату: письмо ваше разбудило во мне множество воспоминаний всякого рода. Там колыбель моего „Онегина“: и вы, конечно, узнали некоторых лиц» (10 ноября 1836 г.).

В Евгении Онегине узнавали Александра Раевского, Петра Чаадаева, находили черты Петра Вяземского. Пушкин, встретив в Одессе своего дальнего родственника М. Д. Бутурлина, сказал ему: «Мой Онегин… это ты, cousin».

В Татьяне видела себя А. П. Керн. Е. Е. Синицына, дочь бывшего берновского священника, вспоминала: «Через несколько лет встретила я… А. П. Керн, уже пожилою женщиною. Тогда мне и сказали, что это героиня Пушкина — Татьяна.

…и всех выше
И нос, и плечи подымал
Вошедший с нею генерал.

Эти стихи, говорили мне при этом, написаны про ее мужа, Керн, который был пожилой, когда женился на ней».

Н. Д. Фонвизина внушала окружающим, что именно она — пушкинская Татьяна, и заявляла, что в «Евгении Онегине» Пушкин изобразил ее брак с Фонвизиным; именем Таня иногда подписывала письма. В одном из писем к И. И. Пущину заметила: «Ваш приятель Александр Сергеевич, как поэт, прекрасно и верно схватил мой характер, пылкий, мечтательный и сосредоточенный в себе». Сам Пушкин признавался П. А. Плетневу, что в 8-й главе романа описал Н. В. Кочубей (в замужестве Строганову). В. К. Кюхельбекер записал в дневнике 17 февраля 1832 года: «Поэт в своей 8 главе похож сам на Татьяну».

А обитатели Тригорского считали, что героев романа Пушкин списал с них. Ал. Н. Вульф в дневнике записал: «Я… был действующим лицом в описаниях деревенской жизни Онегина, ибо она вся взята из пребывания Пушкина у нас, „в губернии Псковской“. Так я, дерптский студент, явился в виде геттингенского под названием Ленского; любезные мои сестрицы суть образцы его деревенских барышень, и чуть не Татьяна ли одна из них». Один из первых биографов поэта П. В. Анненков был безоговорочно уверен в этом: «Две старших дочери г-жи Осиповой от первого мужа — Анна и Евпраксия Николаевны Вульф — составляли два противоположные типа, отражение которых в Татьяне и Ольге „Онегина“ не подлежит сомнению».

В образе Нины Воронской можно узнать Е. М. Завадовскую или А. Ф. Закревскую. А в Зарецком увидеть черты современника Пушкина графа Федора Толстого, прозванного «Американцем».

По словам П. А. Вяземского, А. А. Римской-Корсаковой посвящены следующие строки 7-й главы:

У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
Как негой грудь ее полна!
Как томен взор ее чудесный!..
Но полно, полно; перестань:
Ты заплатил безумству дань.

Последняя, 8-я глава была опубликована в 1832 году. По закону жанра ждали традиционной концовки, когда повествование кончается либо благополучной женитьбой героя, либо его смертью, а на обложке значилось: «Последняя глава „Евгения Онегина“». Читатели хотели продолжения романа. Друзья уговаривали Пушкина продолжить работу. Д. В. Давыдов писал П. А. Вяземскому: «Ради Бога заставьте его продолжить Онегина; эта прелесть у меня вечно в руках, тут все и для сердца и для смеха…» Но поэт не внял советам и просьбам, он поставил точку в основной работе над романом в 1830 году, в Болдине.

В мои осенние досуги,
В те дни, как любо мне писать,
Вы мне советуете, други,
Рассказ забытый продолжать.
Вы говорите справедливо,
Что странно, даже неучтиво
Роман не конча перервать,
Отдав уже его в печать,
Что должно своего героя
Как бы то ни было женить,
По крайней мере уморить,
И лица прочие пристроя,
Отдав им дружеский поклон,
Из лабиринта вывесть вон.

1835

В 1840 году «Библиотека для чтения» отмечала: «Ни одно сочинение Пушкина не возбудило такого общего внимания, не нашло такой огромной публики, как „Евгений Онегин“. Его читают во всех закоулках русской империи, во всех слоях русского общества. Всякий помнит наизусть несколько куплетов. Многие мысли поэта вошли в пословицу. „Онегина“ покупали; „Онегина“ списывали; „Онегина“ учили на память».