В феврале 1837 года, покидая Петербург, Н. Н. Пушкина взяла с собой самые дорогие сердцу предметы. Среди них оказались два фрагмента шелковой ткани, вышитые вручную золотыми нитями. В пушкинское время такие ткани (их называли брокар, или брокат, от французского brocart — вышивка) использовали для обивки стен и мебели, из них изготавливали оконные занавеси и внутреннюю обшивку карет, ими украшали парадную дамскую одежду.

Назначение ткани, сохраненной вдовой поэта, еще предстоит определить. Не исключено, что это часть оконного занавеса из последнего дома Пушкиных, и этот факт был учтен при недавнем воссоздании оконного убранства в будуаре Натальи Николаевны.

Долгое время отрез ткани хранился в родовом имении Пушкиных с. Михайловском, а в 1899 году сын поэта Г. А. Пушкин перевез его в Маркучай — вильнюсское имение своей жены. Позднее от вдовы Г. А. Пушкина реликвия перешла к ее соседке по имению, сестре коллекционера В. Сувчинского, который в 1961 году подарил ткань известному танцовщику С. М. Лифарю для его частного пушкинского музея. Рассказывая об этом уникальном предмете, С. М. Лифарь пояснил: «Это — не рукопись и не картина, и тем не менее, глядя на нее, в воображении возникает великий и дорогой образ поэта. Это предмет из его обстановки, то, что окружало его, на что он, может быть, часто смотрел».

В 1968 году С. М. Лифарь передал ткань в дар Всесоюзному (ныне — Всероссийскому) музею А. С. Пушкина.

Первое живописное изображение рокового поединка у Черной речки. Создавая полотно, художник консультировался с бывшим секундантом Пушкина подполковником К. К. Данзасом. Полное название картины: «Александр Сергеевич Пушкин, смертельно раненный на поединке с бароном Геккереном-Дантесом 27 января 1837 года».

После смерти художника картину приобрел некий К. Высоцкий, который в 1870 году предоставил ее на выставку в Петербурге. В 1873 году с картины была изготовлена гравюра, опубликованная в журнале «Нива» и ставшая чрезвычайно популярной. Сама же картина надолго исчезла из поля зрения специалистов и нашлась только в 1965 году в Вологде, после того как исследователь биографии Пушкина М. Яшин опубликовал в журнале «Нева» статью о художнике А. М. Волкове и призвал читателей включиться в поиски пропавшего полотна. Новые владельцы картины — семья Рачевых — передали реликвию во Всесоюзный (ныне — Всероссийский) музей А. С. Пушкина.

Свадьба Пушкина и Натали Гончаровой состоялась в Москве 18 февраля 1831 года. Деятельное участие в предсвадебных приготовлениях принимал московский приятель Пушкина П. В. Нащокин. Он совершал необходимые покупки, вел переговоры со взаимодавцами поэта, а после отъезда Пушкиных в Петербург на его попечении остались долги поэта и квартира, снятая им на Арбате перед женитьбой. Возможно, среди оставленных ему вещей были и свадебные туфли жены поэта, с которой Нащокин состоял в добрых, дружеских отношениях.

После отъезда Пушкиных из Москвы Нащокин в июне 1831 года писал поэту: «Мое почтение Натальи Николаевне. Очень много говорят о Ваших прогулках по Летнему саду. Я сам заочно утешаюсь — и живо представляю себе Вас гуляющих — и нечего сказать: очень, очень хорошо. Вам скучно в Цар.<ском> Се.<ле>, будет весело, скоро. Прошу всенижайше Наталью Николаевну и тогда [меня изредко в<споминать>] для меня оставить уголок в своей памяти».

В пушкинское время обмен вещами был обычным делом среди друзей. Так, поэт получил в подарок от Нащокина его фрак, в котором ездил свататься к Гончаровым в самый день Светлого Воскресенья, 6 апреля 1830 года. Впоследствии он признавался, что надевал «счастливый» нащокинский фрак, когда в его жизни совершались важные события.

Вдова Нащокина подарила туфли Н. Н. Пушкиной своей знакомой — жене известного гравера, вице-президента Академии художеств — В. А. Иордан, через приятельницу которой они в 1918 году попали к коллекционеру В. Ф. Филиппову. Последний передал туфли вместе с несколькими другими вещами Н. Н. Пушкиной в музей.

Утром 4 ноября 1836 года Пушкин и несколько его знакомых получили по городской почте анонимные письма одинакового содержания, которые задевали честь жены поэта. Письма были написаны по-французски печатными буквами, пародируя патент на получение звания или награды: «Кавалеры, Командоры и Рыцари Светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий Капитул под председательством достопочтенного Великого Магистра Ордена Его Превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором Великого Магистра и историографом Ордена».

Пушкин воспринял письма как месть отвергнутого поклонника Натальи Николаевны — французского офицера на русской службе Жоржа д’Антеса, которого голландский посланник барон Луи Геккерн называл своим приемным сыном. Поэт вызвал француза на поединок, но друзьям удалось примирить противников. Однако в январе 1837 года, после того как д’Антес женился на старшей сестре Натальи Пушкиной Екатерине Гончаровой, конфликт разгорелся с новой силой и завершился смертельным поединком 27 января 1837 года.

Оружие, из которого стреляли Пушкин и его противник Жорж д’Антес 27 января 1837 года, не сохранилось. Легенды связывали с этим поединком то пистолеты из французского города Амбуаза, якобы принадлежавшие сыну французского посланника, барону Эрнесту де Баранту, то дуэльное оружие из коллекции некоего Альбина Земецкого, который до начала Первой мировой войны проживал в Познани. Следы пистолетов Земецкого обрываются с началом Второй мировой войны, а тщательное изучение истории создания и бытования оружия из Амбуаза совершенно развеяло миф о его возможном использовании в январе 1837 года, поскольку они были изготовлены не ранее 1840 года.

Весьма замысловато выглядит и история с дуэльным оружием, которое в настоящее время представлено в музее-квартире Пушкина. Эти пистолеты в 1919 году поступили в Пушкинский Дом (Институт русской литературы Академии наук) с легендой, согласно которой именно они были доставлены к месту поединка К. К. Данзасом. Поскольку противники использовали пистолеты, привезенные их секундантами, выходило, что из этих пистолетов стрелял Пушкин. Когда в 1925 году сотрудники Пушкинского Дома создавали музей поэта в доме на Мойке, 12, пистолеты были представлены в экспозиции. Однако у создателя музея, блистательного знатока пушкинской эпохи М. Д. Беляева возникли сомнения в их мемориальной ценности, поэтому с конца 1920-х годов данный дуэльный гарнитур имеет следующее название: «Дуэльные пистолеты, служившие, по преданию (недостоверному), на последней дуэли Пушкина А. С.».

Услышав весть о смертельном ранении Пушкина, сотни жителей Петербурга устремились к дому на Мойке. Говорили, что на набережной «не было ни прохода, ни проезда». Князь П. А. Вяземский вспоминал: «Не счесть всех, кто приходил с разных сторон справляться о его здоровье… Толпа не редела в скромной и маленькой квартирке поэта».

В те дни друг Пушкина поэт В. А. Жуковский решил выставлять бюллетени, извещающие о состоянии раненого. Сохранилось два из них, оба написаны крупными буквами, чтобы легче было разобрать: «Первая половина беспокойна, последняя лучше. Новых угрожающих припадков нет; но также нет и еще и быть не может облегчения». Считается, что второй листок был написан утром 29 января, когда Пушкину оставалось всего несколько часов жизни: «Больной находится в весьма опасном положении».

Небольшой поднос из папье-маше украшен гравированным рисунком на восточную тему. По семейному преданию, 18 февраля 1831 года на этом подносе Пушкину и его молодой супруге поднесли бокалы с шампанским, когда они прибыли после венчания на свою новую московскую квартиру на Арбате. Новобрачных встречали приятель поэта П. В. Нащокин и князья Вяземские: отец и сын. Последний держал икону, которой благословили молодых. Вечером в доме на Арбате был устроен прием для друзей, о котором московский почт-директр А. Я. Булгаков рассказывал брату: «Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцовали, и так как общество было небольшое, то я тоже потанцевал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала. <...> Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил всё по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа».

Через неделю после свадьбы Пушкин писал в Петербург своему близкому другу П. А. Плетневу: «Я женат — и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился».

Разливательная ложка с гравированной монограммой «P. P.» и датой «1796» в клейме, выполненная московским мастером, а также столовая ложка с монограммой «P. P» под дворянской короной поступили в музей от потомков сестры поэта О. С. Павлищевой. Эти вещи достались Пушкину вместе с частью нижегородских крестьян его дяди — полковника артиллерии Петра Львовича Пушкина. Осенью 1830 года поэт ездил в Болдино оформлять бумаги на это владение, но прозаическая поездка накануне женитьбы обернулось временем великих творческих вдохновений, когда за три месяца было написано более тридцати произведений различных жанров, в том числе последние главы романа «Евгений Онегин», отразившие мысли поэта о смысле жизни:

Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Несносно видеть пред собою
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь как на обряд,
И вслед за чинною толпой
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.

Графин и рюмка с подносом — часть дорожного прибора, который Пушкин приобрел в 1822 году на одном из кишиневских базаров, а в 1828 году подарил сестре Ольге Сергеевне Павлищевой по случаю ее свадьбы.

Ольга вышла замуж неожиданно, вопреки воле родителей, венчалась тайно и после церемонии просила брата помирить ее с отцом и матерью. Трехчасовые переговоры завершились слезами радости, мать поэта пригласила к себе Анну Керн и дала ей поручение, о котором та рассказывала: «Надежда Осиповна, вручая мне икону и хлеб, сказала: „Замените меня, мой друг, вручаю вам образ, благословите им мою дочь!“ Я с любовью приняла это трогательное поручение и, расспросив о порядке обряда, отправилась вместе с Александром Сергеевичем в старой фамильной карете его родителей на квартиру Дельвига, которая была приготовлена для новобрачных».

Вероятно, в тот же день Пушкин вручил молодым графин рубинового стекла, наполненный его любимым вином — мадерой. В 1856 году реликвия перешла к племяннику поэта Л. Н. Павлищеву, от него в 1902 году — к краеведу И. Л. Леонтьеву (Щеглову). Последний завещал прибор пушкинисту Б. Л. Модзалевскому, который передал его Пушкинскому Дому в 1911 году.

Считается, что в гостиной находился портрет поэта кисти Ореста Кипренского, написанный в 1827 году по заказу лицейского друга Пушкина А. А. Дельвига. После скоропостижной смерти Дельвига Пушкин выкупил портрет у его вдовы, а в конце XIX века потомки поэта передали портрет в Третьяковскую галерею, поэтому в музее представлена копия, выполненная в 1837 году для сестры поэта О. С. Павлищевой.

Пушкин высоко ценил художественные достоинства портрета, но о собственном изображении отозвался весьма иронично:

Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
Оно гласит, что не унижу
Пристрастья важных Аонид.
Так Риму, Дрездену, Парижу
Известен впредь мой будет вид.

Копия рабочей тетради Пушкина, раскрытая на стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Текст датирован 21 августа 1836 года. На другой день Россия отмечала десятилетие коронации Николая I, и эти юбилейные торжества давали повод задуматься о смысле земной жизни, о подлинном и мнимом величии человека, о высоком предназначении поэта и его духовной миссии на земле.

При жизни Пушкина стихотворение не было опубликовано, да и читал его поэт только самым близким друзьям. Один из них, Александр Иванович Тургенев, сделал запись в своем дневнике от 15 декабря 1836. года: «Вечер у Пушкиных до полуночи…. О стихах его <…>. Портрет его в подражание Державину: „весь я не умру!“».

Образ Богоматери Печерской поступил в музей от потомков сестры поэта О. С. Павлищевой. Иконы, принадлежавшие Н. Н. Пушкиной, не сохранились, но известно, что в те часы, когда врачи боролись за жизнь ее раненого мужа, она подолгу молилась перед образами.

Друзья вспоминали, что после кончины Пушкина физическое и психологическое состояние его вдовы внушало серьезные опасения. Чтобы помочь ей пережить это горе, вернуть ее к жизни, Жуковский привел в дом священника отца Василия Бажанова (он был законоучителем цесаревича великого князя Александра Николаевича). Беседуя ежедневно  с Натальей Николаевной, священник подготовил ее к исповеди и причастию, а после исповеди сказал друзьям: «Я борюсь с собой, чтобы оставить ей полезное чувство ее вины; по мне она ангел чистоты».

Портрет Н. Н. Пушкиной выполнен художником А. П. Брюлловым в начале 1832 года к годовщине свадьбы поэта. По семейному преданию, художник изобразил жену поэта с украшениями, которые были на ней, когда в декабре 1828 года она привлекла внимание своего будущего мужа на одном из рождественских балов в Москве. Позднее Пушкин вспоминал о первых встречах с Натали Гончаровой: «Красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась…».

Это единственный портрет жены Пушкина, выполненный профессиональным художником при жизни поэта. Все другие, известные сегодня портреты того времени, сделаны Пушкиным на полях его рукописей. Портрет работы А. П. Брюллова поэт всегда держал при себе, а когда жена гостила у родных в имении Полотняный Завод, шутя писал ей: «Целую твой портрет, который что-то кажется виноватым. Смотри…»

Портрет хранился в семье Пушкиных, с 1844 года — Пушкиных-Ланских. В 1927 году внук Н. Н. Ланской, П. И. Арапов (сын ее старшей дочери от второго брака), передал портрет в Пушкинский Дом (Институт русской литературы), откуда в 1953 году он поступил во Всесоюзный (ныне — Всероссийский) музей А. С. Пушкина.

В ящике для почтовой бумаги вдова поэта хранила письма мужа, разложив их в конверты по годам. Наталья Николаевна была самым частым корреспондентом поэта. За семнадцать месяцев разлуки он написал ей 78 писем — из Москвы и Петербурга, из Болдино и Михайловского, Нижнего Новгорода, Казани, Оренбурга, Симбирска, из сел Павловское и Языково.

Первое письмо датировано 20 июля 1830 года, оно адресовано невесте, последнее — от 18 мая 1836 года из Москвы. Поэт выражал свои чувства к жене, делился планами на будущее, размышлениями о настоящем. В сентябре 1833 года он писал ей из оренбургских степей: «Я все еще люблю Гончарову Наташу, которую заочно целую куда ни попало. Addio mia bella, idol mio, mio bel tesoro quando mai ti rivedro. (Прощай красавица моя, кумир мой, прекрасное мое сокровище, когда же я тебя опять увижу...)... Мне тоска без тебя, кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел. Взялся за гуж, не говори, что не дюж».

В другом письме, от 22–22 апреля 1834 года, читаем: «Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут».

На крышке ящика для писем помещена гравюра Н. И. Уткина, выполненная в 1838 году с известного портрета Пушкина кисти О. А. Кипренского (1827). Гравюра обрамлена металлической рамкой и узором из стальных граненых накладок.

Браслет Натальи Николаевны Пушкиной составлен из резных коралловых сегментов. Они представляют бога плодородия Вакха, с головы которого спускаются ветви винограда. Тут и два рога изобилия, поддержанные нимфами, и цветок, соединяющий браслет воедино.

Браслет должен был даровать его обладательнице счастье материнства. Его подарил Наталье Николаевна отец поэта — Сергей Львович Пушкин. Как будто исполняя его пожелания, Наталья Николаевна ежегодно ждала ребенка, и, если бы не случайный выкидыш в 1834 году, у поэта могло быть не четверо, а пятеро детей.

Браслет многие годы принадлежал старшей дочери поэта Марии Александровне Гартунг, затем ее племяннице Анне Пушкиной — фрейлине двора великой княгини Милицы Николаевны, супруги внука Николая I. В 1957 году потомки поэта передали реликвию в музей.

Портбуке (фр.: porte-bouquet) — держатель для живых цветов; модное бальное украшение, принадлежавшее жене Пушкина, которая блистала на любой светской церемонии и всегда оказывалась в центре внимания.

Зимой 1836 года на одном из приемов в Зимнем дворце А. И. Тургенев заметил, что теряется, не зная как поступить: слушать ли «пение в церкви восхитительное… или смотреть на Пушкину и ей подобных!» «Жена умного поэта, — считал Тургенев, —  и убранством затмевала других».  

Не исключено, что этот портбуке украшал бальный туалет Н. Н. Пушкиной, когда, начиная с зимы 1842/43 года, она вновь стала выезжать в свет, исполнив завет умирающего мужа: «Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона».

После семи лет вдовства Н. Н. Пушкина вышла замуж за генерала П. П. Ланского, которому признавалась в одном из писем: «Я нахожу, что мы должны появляться при дворе, только когда получаем на то приказание, в противном случае лучше сидеть дома спокойно. Я всегда придерживалась этого принципа и никогда не бывала в неловком положении. Какой-то инстинкт меня от этого удерживает». 

Бумажник Пушкина хранился в семье его московского друга П. В. Нащокина и в 1890 году был передан вдовой последнего одному из своих знакомых с разъяснением: «Удостоверяю, что подаренный мною глубокоуважаемому Александру Андреевичу Корзинкину старинный зеленого сафьяна с шитьем из шелка бумажник принадлежал в свое время незабвенному поэту А. С. Пушкину и перешел к его другу, а моему покойному мужу Павлу Воиновичу Нащокину при следующих, насколько я припоминаю, обстоятельствах. В мае 1836 года Пушкин гостил у нас в Москве у церкви старого Пимена в доме Ивановой. Мой муж всякий день почти играл в карты в Английском клубе, и играл крайне несчастливо. Перед отъездом в Петербург Пушкин предложил однажды Павлу Воиновичу этот бумажник, говоря: „Попробуй сыграй с ним на мое счастье“. И как раз Павел Воинович выиграл в этот вечер тысяч пять. Пушкин тогда сказал: „Пускай этот бумажник будет всегда счастьем для тебя“. 1890. Сентября 3 дня. Вдова гвардии поручика Вера Александровна Нащокина».

В 1892 году бумажник поступил в Исторический музей в Москве, откуда был передан на Всероссийскую пушкинскую выставку 1937 года.

Присутствие икон в музее-квартире на Мойке, 12, напоминает о православных традициях семьи поэта, об искренней вере его жены, которой он писал: «Благодарю тебя за то, что ты богу молишься на коленях посреди комнаты. Я мало богу молюсь и надеюсь, что твоя чистая молитва лучше моих, как для меня, так и для нас».

Через несколько лет после гибели мужа Наталья Николаевна говорила о себе: «Несмотря на то, что я окружена заботами и привязанностью всей моей семьи, иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве. Эти минуты сосредоточенности перед иконой, в самом уединенном уголке дома, приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое раньше часто принимали за холодность и меня в ней упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость».

Образ Богоматери «Избавление от бед страждущих» поступил в музей от потомков сестры Пушкина О. С. Павлищевой. Подобный образ был особо чтимой иконой в елоховском храме Богоявления в Москве, где 2 июня 1799 года крестили младенца Александра Сергеевича Пушкина, нареченного в память об Александре — архиепископе Константинопольском.

Екатерина Николаевна Гончарова — старшая сестра Н. Н. Пушкиной, вместе с сестрой Александрой Николаевной  с осени 1834 года жила в доме у Пушкиных. Когда жена поэта предложила мужу принять своих сестер, чтобы помочь им отыскать женихов в столице, Пушкина ее намерение не обрадовало, он ответил: «Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети — покамест малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберешься, и семейственного спокойствия не будет».

Однако последние годы жизни поэта прошли под одной кровлей со свояченицами.

Екатерина Гончарова 10 января 1837 стала женой кавалергарда Жоржа д’Антеса (Геккерна) и после поединка на Черной речке приняла сторону своего супруга. В марте 1837 года уехала вслед за ним во Францию, где умерла в 1843 году, оставив троих малолетних дочерей и сына.  

Портретная миниатюра выполнена в Париже в мае 1838 года и была отправлена в Россию в подарок родным. В 1946 году потомки Гончаровых передали портрет в Пушкинский Дом.

Александра Николаевна — средняя из сестер Гончаровых, вместе со старшей, Екатериной, с осени 1834 года жила у Пушкиных в Петербурге. Она оставалась с младшей сестрой и после смерти поэта. Несмотря на несносный характер, который не улучшался с годами, Наталья Николаевна терпела ее присутствие и оставалась снисходительна к ее капризам, сочувствуя любимой Азе из-за того, что та никак не могла устроить свою личную жизнь. Старшая дочь Н. Н. Пушкиной-Ланской от второго брака А. П. Арапова, как справедливо заметила Анна Ахматова, «изображает тетку ведьмой, истеричкой, домашним тираном». Арапова рассказывала, что мать «инстинктивно подчинялась ее [Александры Гончаровой] влиянию и часто стушевывалась перед ней, окружая ее беспрестанной заботой и всячески ублажая ее».

В 1852 году А. Н. Гончарова вышла, наконец, замуж за советника австрийского посольства барона Густава Фогеля фон Фризенгофа (1807–1889) и остаток дней провела в его родовом замке Бродзяны (Словакия), где часто гостили ее многочисленные племянники, братья и сестра.

Тетка сестер Гончаровых, единокровная сестра их матери Н. И. Гончаровой, никогда не была замужем и всем сердцем любила своих племянниц, младшую же из них, Наталью Пушкину, называла «дочерью своего сердца».  Была восприемницей при крещении всех четверых детей Пушкиных, а к поэту относилась с нежностью и родственной любовью. «Тетка меня балует, — шутил Пушкин в письме к жене, которая летом 1834 года отдыхала в имени родных, — для моего рождения прислала мне корзину с дынями, с земляникой, клубникой — так что боюсь поносом встретить 36-ой год бурной моей жизни». В другой раз она подарила ему ко дню рождения шоколадный бильярд.

В ноябре 1836 года Екатерина Ивановна участвовала в улаживании конфликта между Пушкиным и д’Антесом. Как старший представитель семьи Гончаровых приняла официальное предложение д’Антеса о браке с Е. Н. Гончаровой. После смерти поэта взяла на себя финансовую поддержку его вдовы и своей незамужней племянницы А. Н. Гончаровой.

Старшая дочь поэта, первенец в семье, Мария Александровна, по словам современников, «премилая и бойкая девочка», в облике которой соединились красота матери и оригинальная внешность отца. Получила хорошее домашнее образование. С 1860 года — фрейлина при Императорском дворе. После смерти мужа — офицера лейб-гвардии Конного полка Л. Н. Гартунга (1834–1877) —  жила в семье старшего брата Александра.  

Л. Н. Толстой видел М. А. Гартунг в 1868 году и отразил некоторые черты ее облика в романе «Анна Каренина»: «На голове у нее, в черных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на черной ленте пояса между белыми кружевами. Прическа ее была незаметна. Заметны были только, украшая ее, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивающиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее была нитка жемчугу».

Старший сын Пушкина, второй ребенок в семье. «Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой, — писал Пушкин жене, — с моим тезкой я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибешь».

Будущий герой балканской войны (1877–1878), генерал-лейтенант (1890) А. А. Пушкин учился во 2-й Санкт-Петербургской гимназии, затем в Пажеском корпусе, откуда был выпущен в гвардию корнетом. За 35 лет военной службы стал кавалером многих российских и трех иностранных орденов.

Участвовал во всех торжествах, связанных с памятью об отце, передал в музеи и архивные хранилища книги и рукописи Пушкина. По его инициативе 29 января 1887 года, в день пятидесятилетия кончины поэта, в придворной церкви Конюшенного ведомства была отслужена панихида.

Младший сын, третий ребенок в семье Пушкиных, Григорий, — крестник В. А. Жуковского. Получил домашнее образование, затем воспитывался в Пажеском корпусе (1849–1853). Вместе со старшим братом служил в лейб-гвардии Конном полку, которым командовал их отчим генерал П. П. Ланской. Вышел в отставку в 1865 году в чине подполковника и служил по ведомству Министерства внутренних дел. С 1860-х до 1899 года жил в родовом имении Михайловское, где в старом доме обустроил кабинет отца, в деталях напоминавший «кабинет Онегина». Там он хранил личные вещи поэта, часть которых передал затем в Пушкинский Дом.

Младшая дочь поэта Наталья родилась в Петербурге на Каменноостровской даче, где Пушкины жили летом 1836 года. Когда в январе 1837 года ее отец погиб на поединке, девочке было только восемь месяцев.
Получив отличное домашнее образование, она поражала окружающих блистательным умом и ослепительной красотой. Писатель И. С. Тургенев, видевший Н. А. Пушкину за границей, считал ее «как две капли воды» похожей на отца. Другой современник, сын романиста Михаила Загоскина, рассказывал: «В жизнь мою я не видал женщины более красивой, как Наталья Александровна, дочь поэта Пушкина. Высокого роста, чрезвычайно стройная, с великолепными плечами и замечательною белизной лица, она сияла каким-то ослепительным блеском. Несмотря на мало правильные черты лица, напоминавшие африканский тип ее знаменитого отца, она могла называться совершенною красавицей, и если прибавить к этой красоте ум и любезность, то можно легко представить, как Наталья Александровна была окружена на великосветских балах и как около нее увивалась вся щегольская молодежь в Петербурге!»

От первого брака с сыном начальника корпуса жандармов М. Л. Дубельтом (1853–1868, развод) Наталья Александровна имела троих детей. Однако брак оказался неудачным: муж вел себя по отношению к жене недопустимо грубо, растратил за карточным столом все ее приданое (28 тысяч рублей серебром), и она стала добиваться развода. Со вторым мужем, которого она страстно любила, Наталья Александровна познакомилась на торжествах по случаю коронации Александра II. В 1867 году они венчались в Лондоне в присутствии королевы Виктории, и после свадьбы дочери русского поэта был дарован титул графини Меренберг. В этом, морганатическом, браке родилось трое детей. Старшая дочь — София, такая же красавица, как мать и бабушка, в 1891 году стала женой внука Николая I — великого князя Михаила Михайловича. Сын графини Меренберг, Георг, в 1895 году женился на дочери Александра II — светлейшей княжне Ольге Александровне.

Портрет Н. Н. Пушкиной исполнен придворным живописцем В. И. Гау в то время, когда тридцатилетняя вдова поэта жила в Петербурге, но еще редко появлялась в свете. Художник передал не только изящную красоту модели, но привычное для нее выражение сосредоточенной замкнутости, которую отмечали современники. Один из них написал в 1849 году: «Бог мой, как она хороша, эта самая Мадам Пушкина, — она в высшей степени обладает всеми теми целомудренными и умиротворяющими свойствами, которые тихо привлекают взгляд и пробуждают в сердце того, кто их наблюдает, мысль, я бы сказал, почти религиозную. Жаль, что ее лицо так серьезно, но когда по временам на ее губах мелькает улыбка, как ускользающий луч, тогда в ее ясных глазах появляется неизъяснимое выражение трогательной доброжелательности и грусти, а в ее голосе есть оттенки нежные и немного жалобные, которые чудесным образом сочетаются с общим ее обликом…».

Одеяло, связанное Н. Н. Пушкиной, во втором браке — Ланской, для своей старшей внучки Натальи (дочери старшего сына Пушкиных Александра).

Выйдя замуж за П. П. Ланского и родив троих детей, Наталья Николаевна приобрела еще троих его племянников: Павла, Петра и Софью, которых они с мужем приняли на воспитание. Также она брала к себе на выходные и праздники десятилетнего сына П. В. Нащокина, который учился в Петербурге, а еще на лето к ним приезжал Левушка Пушкин, племянник поэта, сын его младшего брата.  «Положительно мое призвание быть директоршей детского приюта. Бог посылает мне детей со всех сторон», — писала Наталья Николаевна мужу. А отвечая не вопрос Ланского, не грустно ли ей одной без него, объясняла: «Я никогда не могла понять, как могут надоедать шум и шалости детей, как бы ты ни была печальна, невольно забываешь об этом, видя их счастливыми и довольными. <…> Чем больше я окружена детьми, тем более довольна».

Праправнучка поэта И. Е. Гибшман рассказывала о происхождении одеяла, представленного в музее: «Переезды в начале моей самостоятельной жизни и другие причины лишили меня возможности сохранить хоть кое-что из немногочисленных семейных реликвий. Храню лишь детское шерстяное одеяльце, связанное руками Натальи Николаевны Пушкиной-Ланской для внучки, моей бабушки, Натальи Александровны Пушкиной [дочери старшего сына поэта], под которым спали и следующие два поколения нашей семьи. Кстати сказать, Наталья Николаевна была искусная рукодельница, прекрасно вышивала, хорошо вязала».

Современник Пушкина поэт Облачкин рассказывал, что посреди кабинета «стоял огромный стол простого дерева, оставлявший с двух сторон место для прохода, заваленный бумагами, письменными принадлежностями и книгами…». В настоящее время на письменном столе можно видеть предметы, принадлежавшие лично Пушкину: его перо, бронзовый колокольчик для вызова прислуги, которым поэт в последний раз воспользовался в день дуэли...

Нож для разрезания бумаги выполнен из слоновой кости. Ручка ножа вырезана в виде кисти руки, сжимающей шар. Племянник поэта Л. Н. Павлищев подарил нож своему знакомому И. Л. Щеглову с сопроводительной запиской: «Этот ножик был подарен моей покойной матери Ольге Павлищевой летом 1836 года на Каменноостровской даче ее братом Александром Сергеевичем Пушкиным. Самый ножик был им вложен в подаренную им же книгу „L’astronomieparMontemont“ (в четырех томах). Ножик обгрызан был Пушкиным».

Чернильница с фигурой арпчонка была подарена Пушкину его московским приятелем П. В. Нащокиным к новому, 1832 году. Зная о глубоком интересе поэта к истории его прадеда А. П. Ганнибала, Нащокин писал: «Посылаю тебе твоего предка с чернильницами, которые открываются и открывают, что он был человек á doublevue (проницательный — фр.)…».Чернильница хранилась в семье поэта, затем во второй семье его жены и после — в доме ее дочери А. П. Араповой (Ланской). По завещанию последней в 1919 году поступила в Пушкинский Дом.

Стол поэта был передан его вдовой князю П. А. Вяземскому и долго хранился в подмосковном имении Вяземских Остафьево, откуда в 1930-х годах поступил в Государственную библиотеку им. В. И. Ленина, а в 1936 году — в Пушкинский Дом.

Как и многие современники, в минуты отдыха Пушкин мог курить трубку. Дочь генерала Н. Н. Раевского иронизировала по этому поводу в письме к брату: «Пушкин больше не корчит из себя жестокого. Он очень часто приходит к нам курить свою трубку и рассуждает или болтает очень приятно». Бывая у своего московского приятеля П. В. Нащокина, поэт любил изливать другу душу, сидя «на диване, с трубкой в зубах», рассказывая все, что «скопилось» на душе за время разлуки.

Курительная трубка поэта хранилась в семье его младшего брата Л. С. Пушкина. Трубка пенковая, с барельефным изображением кавалера и дамы в парадной одежде XVIII века и с рельефными украшениями в виде цветочных гирлянд. Футляр, в который вложена трубка, обтянут зеленым сафьяном, а на ее серебряном ободке выгравированы буквы «П. Н.» под дворянской короной. Возможно, это начальные буквы имени и фамилии первоначального владельца трубки — Павла Нащокина.

На диване, стоящем у книжных полок в кабинете, смертельно раненрый Пушкин провел последние часы своей жизни и скончался 29 января 1837 года в 2 часа 45 минут пополудни. В. А. Жуковский рассказывал, что вечером 27 января, когда Данзас привез раненого в дом, камердинер взял его на руки и понес в кабинет, «он сам велел подать себе чистое белье; разделся и лег на диван, находившийся в кабинете».

Здесь его осматривали врачи. Исполняя их предписания, поэт «сам накладывал компрессы на живот и помогал тем, кои около него суетились». В кабинете он благословил детей и близких, простился с друзьями, а незадолго до кончины попросил, чтобы жена покормила его моченой морошкой. «Она пришла, — вспоминал Жуковский — опустилась на колени у изголовья, поднесла ему ложечку-другую морошки, потом прижалась лицом к лицу его; Пушкин погладил ее по голове и сказал: „Ну, ну, ничего; слава богу; все хорошо! Поди“».

В 2010–2011 годах группа экспертов из Бюро судебно-медицинской экспертизы Ленинградской области в ходе обследования поверхности дивана обнаружила невидимые глазу микроскопические следы крови. Сенсационная находка подтвердила принадлежность дивана Пушкину — по генетическому и половому признакам, а также по времени происхождения. Для сравнения были изучены следы крови поэта на жилете, в котором он дрался на поединке с д’Антесом, а также локон его волос, срезанный с головы после смерти и сохраненный И. С. Тургеневым.

Библиотека А. С. Пушкина формировалась на протяжении всей его жизни. Поэта интересовали не только редкие издания, но книги, необходимые для творческих трудов: энциклопедии, словари, сочинения современных авторов, свежие журналы, книги по философии, богословию, юриспруденции, географии, медицине… «Едва ли кто из наших литераторов успел собрать такую библиотеку, как он, — вспоминал друг Пушкина П. А. Плетнев. — Не выходило издания почему-либо любопытного, которого бы он не приобретал. Издерживая последние деньги на книги, он сравнивал себя со стекольщиком, которого ремесло заставляет покупать алмазы, хотя на их покупку и богач не всякий решится».

Радуясь очередным книжным поступлениям, Пушкин писал: «Моя библиотека растет и теснится». После его смерти остались тысячи томов книг, которые вначале хранились на складах Гостиного Двора, поскольку вдова не могла вывезти их из Петербурга, затем были отправлены в Михайловское. В 1906 году Академия наук выкупила у наследников пушкинское книжное собрание. В настоящее время оно вместе с рукописями поэта хранится в Пушкинском Доме РАН. Это книги не только на русском, но также на четырнадцати иностранных языках. Всего 1522 названия, свыше 3,5 тысяч томов. В мемориальном кабинете поэта в доме на Мойке, 12, представлены дубликаты книг пушкинской библиотеки.

Сразу после кончины Пушкина В. А. Жуковский пригласил художника Самуила Гальберга — лучшего автора скульптурных портретов — снять маску с лица покойного.

«Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти, — вспоминал Жуковский. — Что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение… Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: „Что видишь, друг?“ …никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли… К счастию, я вспомнил вовремя, что надобно с него снять маску. Это было исполнено немедленно; черты его еще не успели измениться. Конечно, того первого выражения, которого дала им смерть, в них не сохранилось, но все мы имеем отпечаток привлекательный; это не смерть, а сон».

Гипсовый слепок с лица поэта был сделан формовщиком К. Балиным под руководством Гальберга. Из пятнадцати масок первого отлива сохранилось четыре, две из них находятся во Всероссийском музее А. С. Пушкина, третья – в библиотеке Тартуского университета (Эстония), четвертая, принадлежавшая В. И. Далю, – в Оренбургском краеведческом музее.

Серебряный медальон с локоном волос Пушкина принадлежал писателю И. С. Тургеневу и был изготовлен мастером серебряных дел П. И. Сазиковым перед открытием Пушкинской выставки 1880 года в Петербурге.

На выставке медальон демонстрировался вместе с запиской Тургенева: «Клочок волос Пушкина был срезан при мне с головы покойника его камердинером 30-го января 1837 года, на другой день после кончины. Я заплатил камердинеру золотой. Иван Тургенев. Париж. Август 1880». После смерти Тургенева наследница его имущества, известная французская певица Полина Виардо, подарила медальон с локоном волос Пушкина Александровскому лицею.