Тайна гения

Неизвестный фотограф. Экспозиция Пушкинского зала в литературном музее Пушкинского Дома, Тифлисская ул., 1. 1920 – 1927 гг. Позитив ч/б, трехслойный отпечаток.

Н. В. Гоголь в статье «Несколько слов о Пушкине» (1835) писал: «Пушкин есть явление чрезвычайное…»

Ф. М. Достоевский при открытии первого в России памятника Пушкину в Москве 6 (18) июня 1880 года сказал: «Пушкин унес с собою <…> некую великую тайну, и вот теперь мы эту тайну разгадываем». «Чрезвычайную» «тайну» поэта упорно пытаются «разгадывать» уже несколько столетий.

В начале XX века (1905 г.) был создан Пушкинский Дом как место сбора, хранения и изучения пушкинских реликвий и рукописей (сегодня Институт русской литературы Российской академии наук); создан 4-х томный «Словарь языка Пушкина» (только по текстам художественных произведений,1956 – 1961); издано уже 3 тома «Пушкинской энциклопедии» (2009–2017); изучаются многочисленные связи его творчества с русской, европейской, восточной литературами. Конечно, очень многое о жизни и творчестве поэта сегодня уже стало известно. Однако признаемся сразу, тайну Пушкина мы не разгадаем никогда, но именно этим она и манит. Тайной навсегда останется его уникальный поэтический гений.

Наверное, без особенного преувеличения можно сказать, что Пушкин — прежде всего лирик. Конечно, он и драматург, и прозаик, но мы без труда ощущаем, что и драматические произведения («Маленькие трагедии»), и проза («Египетские ночи») концентрируют в себе темы и образы его лирической поэзии.

И. Е. Репин. «Пушкин на экзамене в Царском Селе 8 января 1815г». 1911 г. Холст, масло.

У Пушкина нет ранних стихотворных опытов. Нет, конечно, по воспоминаниям его старшей сестры Ольги Сергеевны, мы знаем о них — но только из мемуаров, тексты не сохранились. А первые стихотворения датируются 1814 годом. Среди них — послание «Другу стихотворцу», где пятнадцатилетний поэт почти нарочито блистает не только техникой стихотворства, но и знанием античной мифологии, европейской и русской литературы. Его поэзия является, словно Афина Паллада в полном вооружении из головы Зевса.

В. Г. Белинский назвал лицейскую поэзию Пушкина «ученической». Отчасти это понятно. С одной стороны, Пушкин учится в Лицее, с другой — слишком очевидно влияние на его стихи старших современников Г. Р. Державина, К. Н. Батюшкова, В. А. Жуковского. Именно способность юного поэта воспроизводить одновременно столь разные поэтические системы обернется в будущем его знаменитой «всемирной отзывчивостью» (Ф. М. Достоевский), умением воссоздавать образы и миры никогда им не виданных стран («Ночной зефир…»,1824), «Паж, или Пятнадцатый год», 1830).

Важно подчеркнуть качество этих «ученических» подражаний. Державин после переходного экзамена 8 января 1815 года, где Пушкин прочитал «Воспоминания в Царском Селе», изумленно восклицает: «Скоро явится свету второй Державин: это Пушкин, который уже в лицее перещеголял всех писателей». П. А. Вяземский писал Батюшкову: «Что скажешь о сыне Сергея Львовича? чудо и всё тут. Его Воспоминания вскружили нам голову с Жуковским. Какая сила, точность в выражении, какая твердая и мастерская кисть в картинах. Дай бог ему здоровия и учения и в нем прок и горе нам. Задавит каналья!»

А. Д. Силин. Фронтиспис к лицейским стихам. 1924-1925 гг. Бумага, тушь, перо.

Дело закончилось совсем неожиданно — Батюшков, Жуковский и Вяземский приехали в Лицей лично познакомиться с этим «чудо ребенком». Похоже, что ученик сразу по-своему превзошел своих учителей.

В Лицее Пушкин начинает писать поэму «Руслан и Людмила», а когда завершит работу, Жуковский подарит ему свой портрет с дарственной надписью: «Победителю-ученику от побежденного-учителя в тот высокоторжественный день, когда он окончил свою поэму „Руслан и Людмила“, 1820, марта 26, Великая пятница».

Не было у Пушкина ученичества в нашем обычном понимании. Его загадочный гений явился сразу. Напомню начало 8-й главы «Евгения Онегина» (1830), которое мы чаще всего воспринимаем только как поэтический рассказ о рождении пушкинской поэзии. Но этот рассказ «построен» так, что перед нами действительно предстает мистическая эпифания (явление) античной богини:

В те дни, когда в садах Лицея (первый Лицей был создан Аристотелем. — А. И.)
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах (почему «таинственных»? — А. И.),
Весной, при кликах лебединых (лебеди — птицы Аполлона. — А. И.),
Близ вод, сиявших в тишине (свет словно исходит изнутри вод. — А. И.),
Являться Муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: Муза в ней (сиянье вод обернулось озарением Музы— А. И.)
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.

Иначе говоря, сам Пушкин осознает рождение своего гения как непостижную даже ему самому тайну.

Ю. М. Непринцев. Пушкин и няня. 1938-1958 гг. Россия. Холст, масло.

Поэзия Пушкина отражала его «историю», его жизнь. Мы привыкли к тому, что развитие творчества поэта разделяется на несколько периодов, прямо связанных с его биографией

Действительно, в лицейской лирике (1814– 817) отразились впечатления от реальных обстоятельств лицейской жизни.

В так называемый первый петербургский период (1817–1820) возникают темы светской жизни, вольнолюбивые мотивы.

Когда Пушкина переводят по службе на юг (1820–1824, Кишинев, Одесса), он пишет о море, о борьбе за свободу, о Греции и Риме (в древности эти места принадлежали грекам и римлянам).

В 1824 году поэта увольняют со службы и ссылают в родовое имение Ганнибалов Михайловское. Начинается «михайловский период» (1824–1826). Пушкин оказался на древней псковской земле, он увлечен фольклором, историей.

22 августа 1826 года состоялась коронация Николая I. В связи с этим должны были последовать традиционные амнистии, но, после казни декабристов, единственным амнистированным оказался Пушкин. Начался «второй петербургский период» его жизни и творчества (1826–1836), внутри которого принято выделять две болдинские осени — первую (1830) и вторую (1833).

Заметим, однако, что эта биографическая и творческая периодизация, с одной стороны, совпадают, а, с другой, она складывалась, увы, не по свободному выбору поэта.

Поступление в Лицей — это решение родителей; служба в Коллегии иностранных дел — закономерный результат учебы в Лицее (хотя Пушкин хотел стать гусаром); перевод на юг — решение императора; ссылка в Михайловское — по воле императора; возвращение в Петербург — вновь императорское повеление.

С. С. Соломко. Иллюстрация к стихотворению Пророк. 1890 г. Картон, акварель, белила, свинц.карандаш.

Пушкинская жизнь разворачивалась не по его воле, не по его желанию. Но творчество поэта удивительным образом преобразовало несвободу жизни в свободу творчества. Когда в оде «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» (1836) он пишет: «Что в свой жестокий век восславил я свободу», он, конечно, имеет в виду, помимо всего прочего, и ту мысль, что всякий век жесток, но всегда остается творческая «тайная свобода».

Своеобразно развивается у Пушкина тема, связанная с образом поэта и поэзии.

На протяжении многих лет у поэта складываются два близких, но все же различных цикла стихотворений, посвященных поэту и пророку. В одном из них («Поэт» (1827), «Поэт и толпа» (1828), «Поэту» (1830), «Из Пиндемонти» (1836)) утверждается абсолютная творческая свобода поэта, граничащая со своеволием, самодостаточность поэзии:

Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной…

В другом цикле, связанном с образом пророка («Свободы сеятель пустынный...» (1823), «Подражание Корану» (1824), «Пророк» (1826)), утверждается зависимость жизни пророка от высших духовных сил. В ряде случаев и та, и другая темы объединяются («В часы забав иль праздной скуки...», 1830). Возникает идея поэзии не только как чистого искусства, но и как фактора мощного нравственного влияния:

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

Обратим внимание на то, как развертывается в стихотворении «Пророк» тема огня. Она начинается образом шестикрылого серафима. Серафим (Seraph) по-древнееврейски — жгущий. Его основная функция — выжигание грехов. Это очищающий огонь. Образ серафима встречается единственный раз в Библии — в книге пророка Исайи. Отличие серафимов от прочих ангелов в том, что они принадлежат исключительно Божественной сфере. Именно поэтому он осуществляет очищение жертвенным углем (огнем Божественной любви) и в Библии, и в пушкинском стихотворении. Опаленный огнем серафима, с пылающим углем в груди, пророк, после чуда воскрешения, призван Богом «глаголом жечь сердца людей», т. е. осуществлять то же очищение, которое было совершено серафимом над ним. А это значит — заставлять людей по-другому слышать («И их наполнил шум и звон»), видеть («Отверзлись вещие зеницы»), жить...

П. Ф. Соколов. Александр Сергеевич Пушкин. 1836. Петербург. Бумага, акварель.

Легко заметить, что тема поэта и поэзии чаще всего воплощается с привлечением античной традиции, а тема пророка — библейской. В «Памятнике» Пушкин находит чеканную формулу, объединяющую в живом единстве мысль о свободе вдохновения и творчества и мысль о зависимости духовного деяния от высших, Божьих сил.

Веленью Божию, о Муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.

В этой строфе парадоксально объединяются христианский Бог и античная Муза. Пушкин создает национальный (христианский контекст) вариант классической (античный контекст) поэзии.

Некоторые лирические стихотворения воспринимаются нами как непосредственное выражение автобиографического образа поэта. Можно вспомнить, например, «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» (1829). Хотя в иных случаях это совсем не исключает литературной мистификации автора, скажем, лирические темы, связанные с так называемой утаенной любовью, или сознательное изменение датировки стихотворений, написанных в Михайловском, которые связывают произведения с «южным периодом». Но в иных текстах поэт с артистической легкостью перевоплощается совсем в других персонажей («Я здесь, Инезилья»,1830). Способность «вживаться» (или понимать) других людей с блеском осуществляется в послании «К вельможе» (1830) или в «Полководце» (1835).

Он ведет себя как актер, способный и понимать свою роль, и с редким артистизмом перевоплощаться в нее.

Пушкин справедливо считается создателем русского литературного языка.

На фоне споров о языке в начале XIX века пушкинская позиция выглядит уникальной: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности».

Именно поэтому нам иногда кажется, что его язык и произведения должны быть ясными и понятными. Действительно, некоторые тексты поэта поражают своей, правда мнимой, прозрачностью. Скажем, в стихотворении «Я вас любил: любовь еще, быть может…» только одна метафора — любовь угасла, да и она незамысловата, а все прочие слова употреблены в своих прямых значениях. Но секрет произведения в том, что его смысл оказывается «стереоскопическим»: оно может пониматься как высокое признание в любви («Любовь еще, быть может / В душе моей угасла не совсем»), а с другой стороны — как изысканный отказ в продолжении романа («Как дай вам бог любимой быть другим»). Не менее сложно написано послание «К*** (А. П. Керн). С одной стороны, оно может быть осознано как рассказ о двух встречах с Анной Петровной (что находит свое подтверждение в мемуарах Керн), но использование мотивов и образов поэзии В. А. Жуковского позволяет понять послание как историю души, как историю встречи с Музой.

Иными словами, от современного читателя требуется дополнительное усилие, чтобы пушкинский текст стал ближе и понятней.

Но всякий раз приобщение к творчеству Пушкина награждает вас приближением к тайне его гения. И в этом смысле Пушкин остается именем, которым мы с неизбежностью «аукаемся» (В. Ф. Ходасевич) друг с другом всегда.

---