Посвящения Державину


Наследница

От царскосельских лип...
Пушкин

Казалось мне, что песня спета
Средь этих опустелых зал.
О, кто бы мне тогда сказал,
Что я наследую все это:
Фелицу, лебедя, мосты
И все китайские затеи,
Дворца сквозные галереи
И липы дивной красоты.
И даже собственную тень,
Всю искаженную от страха,
И покаянную рубаху,
И замогильную сирень.

1958


Природа и культура в «Грифельной оде» Мандельштама

«Толчком к «Грифельной оде», как известно, послужило предсмертное восьмистишие Державина, записанное на грифельной доске:

«Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей 
И топит в пропасти забвенья 
Народы, царства и царей. 
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы, 
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы».

О грифельной доске Мандельштам знал, скорее всего, из комментария Я. Грота к академическому изданию Державина. На фронтисписе издания был известнейший портрет Державина работы Тончи: Державин в шубе и мохнатой шапке сидит у подножия крутой каменной скалы. Комментаторы обращали особое внимание на эту шапку: Державин хотел быть изображен в парике, Тончи отказывался, шапка стала компромиссом. Мандельштам помнил и любил этот портрет: от него образ «Сядь, Державин, развалися» в «Стихах о русской поэзии» и образ пастуха-патриарха с грифельными дощечками в вариантах «Оды».


"Люблю Державинские оды..."

Люблю Державинские оды,
Сквозь трудный стих блеснёт строка,
Как дева юная легка,
Полна отваги и свободы.

Как блеск звезды, как дым костра,
Вошла ты в русский стих беспечно,
Шутя, играя и навечно,
О лёгкость, мудрости сестра.


Осип Мандельштам - Сядь, Державин, развалися...

Сядь, Державин, развалися,-
Ты у нас хитрее лиса,
И татарского кумыса
Твой початок не прокис,

Дай Языкову бутылку
И подвинь ему бокал.
Я люблю его ухмылку,
Хмеля бьющуюся жилку
И стихов его накал.

Гром живет своим накатом -
Что ему до наших бед?
И глотками по раскатам
Наслаждается мускатом
На язык, на вкус, на цвет.

Капли прыгают галопом,
Скачут градины гурьбой,
Пахнет потом - конским топом -
Нет - жасмином, нет - укропом,
Нет - дубовою корой.

3 - 7 июля 1932


«Воспоминания и дневники. 1824-1836»

Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались.


Пролог (1911)

[Вы идете обычной тропой,
Он - к снегам недоступных вершин
Мирра Лохвицкая]

Прах Мирры Лохвицкой осклепен,
Крест изменен на мавзолей, -
Но до сих пор великолепен
Ее экстазный станс аллей.

Весной, когда, себя ломая,
Пел хрипло Фофанов больной,
К нему пришла принцесса мая,
Его окутав пеленой...

Увы! Пустынно на опушке
Олимпа грёзовых лесов...
Для нас Державиным стал Пушкин,
Нам надо новых голосов!

Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли,
Рубнули рифму сгоряча!

Мы живы острым и мгновенным, -
Наш избалованный каприз:
Быть ледяным, но вдохновенным,
И что ни слово - то сюрприз.

Не терпим мы дешевых копий,
Их примелькавшихся тонов,
И потрясающих утопий
Мы ждем, как розовых слонов...

Душа утонченно черствеет,
Гнила культура, как рокфор...
Но верю я: завеет веер!
Как струны, брызнет сок амфор!

Придет Поэт - он близок! близок!-
Он запоет, он воспарит.
Всех муз былого в одалисок,
В своих любовниц претворит.

И, опьянен своим гаремом,
Сойдёт с бездушного ума...
И люди бросятся к триремам,
Русалки бросятся в дома!

О, век безразумной услады,
Безлисто-трепетной весны,
Модернизованной Эллады
И обветшалой новизны!..


«Литературные мечтания» 1834

"Дивное явление! Бедный дворянин, почти безграмотный, дитя по своим понятиям; неразгаданная загадка для самого себя; откуда получил он этот вещий, пророческий глагол, потрясающий сердца и восторгающий души, этот глубокий и обширный взгляд, обхватывающий природу во всей ее бесконечности, как обхватывает молодой орел мощными когтями трепещущую добычу?" <…> "В них видна практическая философия ума русского; посему главное отличительное их свойство есть народность, народность, состоящая не в подборе мужицких слов или насильственной подделке под лад песен и сказок, но в сгибе ума русского, в русском образе взгляда на вещи. В сем отношении Державин народен в высочайшей степени <…> Вообще надобно заметить, что его невежество было причиною его народности, которой, впрочем, он не знал цены; оно спасло его от подражательности, и он был оригинален и народен, сам не зная того. Обладай он всеобъемлющей ученостью Ломоносова – и тогда прости поэт!"


«В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность» 1846 г.

«Недоумевает ум решить, откуда взялся в нем этот гиперболический размах его речи. Остаток ли это нашего сказочного русского богатырства, которое, в виде какого-то темного пророчества, носится до сих пор над нашею землею, прообразуя что-то высшее, нас ожидающее, или же это навеялось на него отдаленным татарским его происхождением, степями, где бродят бедные останки орд, распаляющие свое воображенье рассказами о богатырях в несколько верст вышиною, живущих по тысяче лет на свете, -- что бы то ни было, но это свойство в Державине изумительно».


«О Державине» 1816

«…Пиитическая природа Державина есть природа живая, тот же в ней пламень, те же краски, то же движение. В Ломоносове видны следы труда и тщательная отделка холодного искусства. Одним словом, все, что человечество имеет священнейшего, что человек имеет благороднейшего, -- доблесть сердечная, сострадание, праведное негодование и презрение к пороку, глубокие мысли о бессмертии и создателе, печальные чувства при виде слабости и страданий человечества, сердечные воспоминания юности, родины, великих деяний предков и современников, все сокровища души, ума и сердца обогатили воображение величайшего из поэтов – Державина».